Когда говорили: «у неё своя дорога», намекая на независимость и то, чего самостоятельно добилась, возникало ощущение горечи. Знали бы, что это за «своя дорога», и какова стоимость «независимости».
Может, со стороны всё это и выглядело привлекательно, но только со стороны. Наверное, побывав в её «шкуре» можно было бы понять причину «далёкой прогулки по своей дороге». А без этого — вряд ли. Чужую боль сложно представлять. Было бы к кому прибиться, она бы прибилась, но с детства была не такая как все — общество отдельно, она отдельно. Поначалу, ещё пыталась тыкаться ко всем, как маленький щенок, мокрым носом, виляя всем телом, стараясь подстроиться, изо всех сил. Получалось не очень. Окружающим, эгоистично, было нужно всё больше и больше, сил не хватало, а просто так она была не интересна.
Тогда было очень больно, чтобы уменьшить боль, она пыталась меняться, ломая, переделывая, перекраивая. По живому, по оголённым нервам, понимая, что никто не поможет, что только сама. Тогда-то и пришлось выбирать «свою» дорогу, бредя по ней, куда глаза глядят. А что делать, если ни с кем близких отношений не получается, одна игра. Погано, невыносимо погано, хуже смерти. Хотя умереть можно всегда, а так глядишь, можно увидеть то, чего не видела, или почувствовать то, чего не чувствовала.
Вот и добрела — положение стало прочнее, отношения стали лучше, но она уже не нуждалась в том, что так необходимо было раньше. Всё приходит тогда, когда уже не очень нужно.
Вот так и идёт она по «своей дороге», демонстрируя успешность и силу, скрывая одиночество и боль.
Каждый раз, сталкиваясь с этим явлением, забавляюсь сам над собой. Я ведь УМНЫЙ, ОПЫТНЫЙ человек. Я ведь могу просчитать наперёд: «как оно будет», — я ведь ЗНАЮ.
Это сложно понять или представить. Сознанию это не объять. Когда жить остаётся всего лишь 3-5-несколько минут. Короткий отрезок, наполненный ужасом неизбежности надвигающийся смерти. Когда ты вместе с остальными пассажирами несёшься со страшной скоростью к тому, что для тебя раньше было опорой, земной поверхностью, родным домом.
— Я на рынок еду, — тяжело ворочая языком проговорил он в никуда первую фразу.
— Уже были и суды. Четыре. Всё бесполезно. Эти судьи, эти чиновники, твари, уроды… Бессмысленно. Но я не за деньгами еду, а чисто по-человечески, набить ему морду, а потом мне будет всё равно — милиция, суд, тюрьма. Всё равно сделаю.
Я не хочу умирать! Как же я не хочу умирать! Каждая клеточка моего перепуганного тела молит: «Жить, жить, жить»!
Он ехал и улыбался сам себе. впервые за долгое время было хорошо и спокойно — сегодня он должен умереть, и осознание этого переполняло его волнами тепла и удовольствия. Эти ощущения, не в состоянии удержаться внутри, вызывали широкую улыбку и желание двигаться. Покачивая головой в такт музыке, он предвкушал встречу с вечным счастьем.
Какое счастье, когда тебя никто не достаёт. Ты делаешь то, что хочешь, или не делаешь того, что не хочешь. И самое главное — ты никому ничего НЕ ДОЛЖЕН, не обязан: ремонтировать всё, что ломают, ходить за продуктами, мазать кому-то спину каким-то дерьмом, с кем-то сидеть, кого-то кормить, кого-то успокаивать. И ТРАТИТЬ КУЧУ ВРЕМЕНИ НА СКУЧНУЮ РАБОТУ, ДЛЯ ЗАРАБАТЫВАНИЯ ДЕНЕГ НЕИЗВЕСТНО ДЛЯ КОГО И ДЛЯ ЧЕГО. Хочешь — пьёшь пиво, или играешь в любовь с удачно подвернувшейся девчонкой, спишь или бодрствуешь в любое время суток, разбрасываешь одежду и свинячишь там, где хочешь, выбираешь работу ради интереса или ради бабок и не боишься, что тебя уволят, или что-то пойдёт не так, и так далее, и тому подобное…
Что может быть хуже, чем всю жизнь быть рабом своего образа, заботиться о том, как ты выглядишь со стороны, руководствоватьс