Одна страшных из картин, которая периодически приходит ко мне – картина молодой женщины.
Я увидел её в неврологическом отделении одной из больниц. Её условно лечащий врач сухим медицинским языком рассказал о том, что она утратила часть функций головного мозга в результате автомобильной катастрофы. И утратила ту часть, которая отличает нас от растений и простейших животных. Что-то из простейших функций осталось, что-то поддерживала аппаратура. Она могла дышать, неподвижно лежала, моргала, реагируя на свет, остались какие-то рефлексы. Искусственное питание поддерживало её жизнедеятельность. Внешне – молодая и красивая, внутренне – переставшая существовать. Особо мне запомнились глаза. Именно их выражение говорило об отсутствии внутренней жизни. Она смотрела, но не видела, как будто находясь в другом измерении. Это было жутко. Отсутствие каких либо реакций на подходивших посторонних, близких; мужа, детей. Жестокое равнодушие окружающего мира особенно бросалось, когда к ней в палату приходила младшая дочь, болтушка и непоседа лет 4-5…
Женщина, сидевшая в кабинете создавала стойкие ассоциации с той которую я видел тогда…
Нет, это было не одно и то же – эта пришла сама и разговаривала, но что-то их объединяло. Отсутствие эмоциональной связи с окружающим миром. Эмоциональная выхолощенность. Восковая неподвижность мимических мышц. И какая-то безжизненная дряблость. Ощущение пустой оболочки. Когда-то, устав бороться с собой, в стремлении уйти от болезненных эмоций, она получила рецепт и начала принимать таблетки. Сначала стало легче, потом воздействие начало ослабевать, пришлось увеличить дозировку, пошли побочные эффекты. Для их ликвидации нужны были другие лекарства, у которых, в свою очередь, были свои особенности. Курс лечения уже прошёл, а она всё принимала, принимала, принимала… И так – до тех пор, пока не оказалась в безжизненном безмолвии… В безжизненном безмолвии было не хорошо и не плохо, на то оно и безмолвие. Прошло время, и в эту постройку начала просачиваться тонкими струйками тревога, таблетки не защищали… И самое страшное, она еще смутно помнила те времена, когда эмоции были яркими и вкусными…
И вот она сидит напротив и с надеждой, нет даже не с надеждой, а с мольбой, смотрит на меня. А я не могу ей помочь, но и не могу об этом сказать – слишком много надежды, смятения и ужаса в её глазах. Как будто она знает, что её ждёт, но боится себе в этом признаться.