Интонации, с которыми она что-то говорила окружившим её подросткам, заставляли прислушиваться. От ощущения трогательной, беззащитной доверчивости, сжималось сердце, как оно сжимается, когда на улице к тебе ластится толстый, пушистый, неуклюжий комочек счастья, виляя хвостом, стараясь облизывать всё, что подворачивается под широко улыбающуюся пасть.
Сверстники и сверстницы, находящиеся с ней, явно не разделяли мои ощущения, в их смехе было что-то жестоко уничтожительное.
— Сколько, сколько? — захлёбываясь обращённым к друзьям смехом вопрошал подчёркнуто красивый мальчик лет четырнадцати. Он держался и говорил, как ребёнок, который привык быть в центре внимания и любви. Дорогой любви.
— Они стоят довольно дорого, 600 рублей, — имела ввиду она толстые, шерстяные варежки.
Приводило в ужас, что она не слышит то, что слышал в интонациях окружавших её, я.
Была она одета, недорого и не модно: вязанная шапка, практичные, местами потёртые, сапоги и доверчивое открытое лицо, обрамлённое смешными русыми кудряшками, подросток-ребёнок. Такие беззаветно любят и слушают своих родителей, разделяя их радости и беды, воспринимая так же честно, окружающий мир, до тех пор, пока мир не преподаст им урок. И вот тогда рождается ненависть……
Делаю вид что живу, стараясь не тратить на эмоции отсутствующую энергию. Необходимо дотянуть до вечера, где успокоительный сон примет в свои объятия, снимая напряжения, восстанавливая, возвращая способность жить. Но вечер в рваном полузабытье перешагивает за полночь и отсутствие сна пробуждает нарастающую тревогу о невозможности предотвратить завтрашние мучения. Желание расслабиться даёт посыл к расплате будущим за настоящее. Уйти в небытие, оглушив мозги, отгородившись на какое-то время от бессонницы стаканчиком коричневого коньяка или чистой, как слезы, водкой, или белым цилиндриком, или цветной капсулой чуда фармакологии. Пусть всё перенесётся на завтра, знаю что будет ещё хуже, всё равно пусть перенесётся…..
Места детства, бабушка, деревня. Сколько лет прошло, сколько счастья было. Ну почему было — есть. Оно лежит где-то глубоко, ровными пластами, периодически помогая верой в то, что когда-то было очень, очень хорошо. Правда теперь всё не так однозначно, поскольку эти пласты воспоминаний покрывает изморозь неумолимо двигающейся жизни. Переплетение вчера и сегодня. Мальчик, живший рядом, бывший безоговорочным авторитетом во всех отчаянных начинаниях — безнадёжно больной, одинокий человек, сломленный жизнью. Красивая, очень красивая девочка, как казалось тогда, объект всеобщего поклонения и любви, жившая напротив — оставила жизнь вследствие неумеренного употребления наркотиков, совсем недавно. Местный мальчик, живший через дом, с родителями — умер в больнице отравившись алкоголем, не дожив и до половины отведённого человеку срока. И потому, гуляя по знакомым местам, можно услышать детские голоса покойников. Их голоса пробуждают уже размытые годами, но по прежнему несущие тепло и радость воспоминания: вот здесь собирали чернику, вот здесь играли, здесь воровали яблоки, а здесь прятались от родителей.
-Как жестоко я ошиблась. -Я всю жизнь вкалывала, а живут за меня другие. -Я отдавала всё, а взамен мной только пользовались. -Я не жила, я обслуживала жизнь других.
И что делать, когда ушедшего не воротишь, а врать себе уже разучилась, да и нет уже в этом смысла, «не надышишься».
Смириться и уйти, совсем уйти или убить, задушив так, чтобы просочилась сквозь пальцы, жалость к себе. Терять уже нечего, всё что осталось — слегка подогревающая любовь к немногим оставшимся близким, и желание хоть раз сделать всё так, чтобы зал рукоплескал, «заходился» от оваций и криков. Всё мне и только мне, последний раз ВСЁ — только мне.Только так, можно было бы поставить точку душевного покоя…., если можно было бы поставить. Врать себе я уже разучилась.
Терпеть меньшую боль, чтобы не наступила большая. Как долго? Год, два, три, десять, всю жизнь?
— Мне, конечно, тяжело с ним, порой невыносимо, а вдруг без него будет ещё хуже, всё таки он меня защищает, хотя и обижает частенько, вдруг он прав, что такая я никому не нужна и материально без него будет сложно, да и вообще…
— Отношения в коллективе чудовищные, каждый раз просыпаясь утром перед походом на работу, я испытываю маленькую смерть, приходится терпеть, вдруг не смогу найти работу с аналогичной зарплатой, деньги сейчас очень нужны, долги, ипотека, да и кризис сейчас, придётся терпеть…
— Да, знаю, изменяет, да больно, а что делать, страшно всё разрушить и опять заново подстраиваться друг под друга, быт, положение, родственники…..
— Зарабатываю мало, работа неинтересная, но я привык довольствоваться малым, с людьми я схожусь очень плохо, а здесь как-то уже притёрся, конечно хочется большего, но…
…………………………………………………………………………………………………………..
А ВРЕМЯ НЕУМОЛИМО ДВИЖЕТСЯ И С КАЖДОй СЕКУНДОй ВОЗМОЖНОСТЕй ВСЁ МЕНЬШЕ, МЕНЬше, меньше, ьше…..
Солнышко моё, моя радость. Ты — самое дорогое, что у меня есть. Доченька моя. Когда я обнимаю тебя, всё, что есть хорошего в этом мире, сосредотачивается вокруг нас. Вдыхаю запах твоих волос, ощущаю тепло твоего тела. Мысли о тебе всегда согревают. Люблю — как дышу. Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо.
Сука. Хочется снять напряжение. Очень, очень, хочеться секса. Я не могу никуда деться, от переполняющего через край, изматывающего желания. Напряжение так велико, что пульсирующие щупальца проникают в голову, и я очень плохо контролирую реальность. Придётся опять искать, кто сможет дать избавление. Если бы жена хоть немного могла чувствовать и понимать мои потребности, это бы не развилось до такой степени. А теперь уже, наверное, поздно — всепоглощающий пожар. Я смогу расслабиться только в момент, когда лишённое воздуха женское тело будет биться в агонизирующих конвульсиях. Тогда, продолжая сжимать нежную податливую шею своими сильными руками, я испытаю величайшее наслаждение. Жаль, нельзя этого делать чаще, спалюсь. Жалости особой нет, все они часть общества, которое сделало меня таким. Пусть получают….
— Здрасьте-здрасьте, проходите на кухню. Я сейчас. Только ногти досушу…
— Ногти? Какие ногти? — опешила психолог.
Она работает в хосписе. В детском хосписе. Она работает со взрослыми, у которых умирают дети. Это не работа, а наказание. Постоянный контакт со смертельным отчаянием.
Ее клиенты не красят ногти. Не одевают яркое. Не смеются. Не улыбаются. Не празднуют праздники. Не ходят в кино.
Они носят черные платки. Смотрят в одну точку. Отвечают невпопад. Подолгу не открывают дверь.
Они живут в ожидании черного дня и делают черным каждый день ожидания.
Психолог нужен для того, чтобы прогнать из головы таких родителей мысли о смерти. О своей смерти. Потому что когда уйдет ребенок, зачем жить?
Психолог должен объяснить зачем. Помочь придумать новое «зачем». И поселить это новое «зачем» в голову мам и пап, давно и привычно живущих на грани отчаяния.
— Какие ногти? – переспросила психолог. – Вы мама Анечки? Вы Снежанна?
— Я мама, мама. Вот эти ногти, — засмеялась Снеж. Показала красивый маникюр с блестящими, как леденцы пальчиками.
Снеж 30 лет. 2 года назад ее четырехлетней дочке поставили диагноз. Онкология. 4 стадия.
Диагноз, определивший конечность жизненного отрезка её дочери. Два года. Два раза по 365 дней. «Плюс-минус 720 дней», — посчитала Снеж и упала в колодец отчаяния.
В колодце не было дна. Когда Снеж смотрела на дочку, она все время летела вниз, испытывая нечеловеческие перегрузки. Ей даже снилось это падение. Во сне она отчаянно цеплялась за стенки колодца, сдирая пальцы в кровь, ломая ногти, пыталась замедлиться, остановиться. Просыпалась от боли. Болели пальцы. И ногти болели. Желтели. Грибок, наверное. Снеж прятала желтизну под нарядный маникюр.
Конечно, они боролись.
Снеж отчаянно карабкалась. Хваталась за любую возможность. Традиционная медицина. Нетрадиционная. В один день после утреннего облучения она могла повезти дочь к деревенскому знахарю. А вдруг? Лучевая терапия и отвары целебных трав. Экстрасенсы. Колдуны. Лучшие диагносты и онкологи.
«А вдруг» закончилось, когда метастазы попали в костный мозг дочки. Снеж поняла: вот теперь — всё. Финальный отрезок пути. Сколько бы там не было дней, они уже без «а вдруг».
Снеж осознала: она больше не сможет ничего изменить. Выбора: жить или умереть – больше нет. Ей, Снежанне, придется это принять. Она мгновенно замерзла.
Подождите, но выбор же есть всегда! Даже у осужденного на смерть человека, которого ведут на расстрел, есть выбор. Выбор – с каким настроем туда идти. С остервенением, с обидой, с прощением, с надеждой…
Снеж поняла, что в этом выборе – ее спасение. И согрелась.
Она выбирает жить «как ни в чем не бывало». Она не станет культивировать болезнь и подчинять ей всю жизнь дочери. И свою жизнь тоже. Она не положит на алтарь грядущей смерти больше ни дня из отведенных Господом на жизнь.
Надо ЖИТЬ. А не ЖДАТЬ.
Да, больничная палата и ежедневные инъекции яда в исколотые вены ребенка возможно продлят ее жизнь на несколько дней. Жизнь ли это для пятилетней девочки? Нет. Это мучение.
Анюта все время плакала в больнице и просилась домой. Дома – куклы. Мультики. Смешные журналы. Фрукты. Дома – детство. А в больнице – борьба. Но исход борьбы уже определен, зачем тогда?
Снеж забрала дочку домой. И стала жить-поживать.
— Это она не в себе, — хмуро смотрели на Снежанну другие матери, чьи дети оставались в больничных палатах. – Это она сдалась.
А Снеж в этот момент делала свой осознанный выбор. Она перестала падать в колодец. Остановилась. Подняла голову. И увидела небо. И лучи солнца, дотянувшиеся до нее в колодце.
Снеж крепко сжимала Анюткину ладонь, когда они уходили из больницы.
— Пойдем домой, моя хорошая…
— Мы сюда больше не вернемся? – с надеждой спрашивала девочка.
— Нет, больше не вернемся, — твердо сказала Снеж.
Анюта стала пациенткой хосписа. Ну, то есть жила дома, а там стояла на учёте.
Хоспис – это не про смерть. Хоспис – это про жизнь. Про то, что смерть – это часть жизни. Что умереть – не страшно. Страшно умереть при жизни.
Снеж ценила сотрудников этого заведения. Они всегда были рядом. На расстоянии телефонного звонка. Он всегда готовы были помочь. И они не задавали глупых вопросов. Это важно.
А другие — задавали.
— Как ты? – спрашивали окружающие.
В вопрос зашит глубокий ужас от осознания бескрайности чужой беды и глубокая радость от осознания, что эта беда – не со мной.
— Я – отлично, — честно признавалась Снеж. – Сегодня на карусели поедем. Анютка хочет. Мороженого поедим. По парку пошатаемся.
Люди отводят глаза. Этот текст принадлежит маме здорового ребенка. Его не должна говорить мама смертельно больной девочки.
Люди, ни дня не прожившие в колодце, любят давать экспертные советы о том, как грамотно страдать. У них есть Хрестоматия отчаяния, мокрая от слез.
А у Снеж нет такой хрестоматии. У нее – альбом с белыми листами. Каждый лист – это новый день. Сегодня мы проживем его на полную катушку. С мороженым и каруселями. Раскрасим яркими цветами и детским смехом. А потом настанет ночь, Анютка заснет, а Снеж будет слушать ее дыхание. Дыхание спящей дочери — лучшая симфония любви на свете. Спасибо, Господи, за ещё один яркий день. Завтра нас ждет новый чистый лист. В какие бы цвета его раскрасить?
Где-то на отрезке Анюткиной болезни от Снеж ушел муж. Страшнее, конечно, что при этом от Анютки ушел папа.
Уходя, муж говорил Снеж что-то обидное. Что толстая. И старая. И что-то ещё. Избивал словами. Снеж не слушала. Она понимала. Он просто сдается. Он уходит от страха. Он не хочет каждый день видеть угасание дочери. Это портит качество его жизни. Ему приходится виновато улыбаться. Потому что общество осуждает улыбки в такой ситуации.
Впереди ещё год. Муж не хотел выкидывать год своей жизни в трубу страданий. Ведь этот год можно прожить весело, ездить на море, смеяться заливисто, целоваться исступленно. А альтернатива – слезы, уколы, врачи, диагнозы. Муж выбрал первое. Вышел за скобки семьи. И оттуда, из-за кулис, дает ценные советы Снеж.
— Такой активный образ жизни добивает ребенка, — авторитетно заявляет бывший муж, рассматривая в соцсетях фотографии. На них — счастливая мама с хохочущей дочкой. Подписчики не подозревают, что дочка больна. — Ты ей жизнь сокращаешь.
Снеж молчит. А что говорить? Теоретически он прав. Если бы Анютка лежала сейчас, утыканная иголками, через которые в нее закачивали бы химические препараты на основе яда, она бы, вероятно, прожила дольше. Но… Разве это жизнь для пятилетнего ребенка?
Снеж давно не рефлексирует по этому поводу. Просто живет.
Недавно свозила дочку в Парк развлечений. Вот это приключение! Анютка была счастлива. Желтоватые щечки покрывались румянцем. Она целый день проходила в платье Эльзы, она была настоящей, взаправдашней принцессой. Снеж радовалась вместе с дочкой, заряжалась ее восторгом.
Жить, когда у тебя все хорошо — это одна история. А жить, когда у тебя все плохо — совсем другая.
Когда у тебя все хорошо, то можно думать о пельменях и новых обоях в гостиную. А когда все плохо, то все мысли перекрыты шлагбаумом осознания, что метастазы уже перешли в костный мозг ребенка.
Снеж прошла этап отрицания. И гнева. И истерик. Она уже там, на другом берегу. Она — в принятии.
Поэтому она живет, как будто все хорошо. Она сломала шлагбаум и прибралась в голове. Она думает о пельменях и обоях в гостиную. Можно взять бежевые такие, с кофейным оттенком. Будет красиво.
— Снежанна, вы думаете о том, как будете жить…потом? – осторожно спрашивает психолог. Она готова к ответу про суицидальные мысли. И знает, что говорить в ответ.
— Потом? Ну, плана у меня нет, но я знаю, что я сделаю сразу после…
— Что?
— Я уеду на море. Буду много плавать. И загорать. И заплывать за буйки.
— На море? Интересно, — психолог рассматривает Снеж с любопытством. Думает о силе этой измученной испытаниями, но несломленной женщины.
Снеж по-своему понимает этот пристальный взгляд. Она трактует его как осуждение. Она к нему привыкла.
— Вы думаете, это стыдно? Все так думают. Мама. Бывший муж. Соседи. Подруги.
— Я так не думаю, Снежанна, честно. Даже наоборот.
— Я смою в море все эти осуждающие взгляды. Все приговоры. Мне тут сказали, что я… как это… «пафосно страдаю»…
Снеж усмехнулась. Захотела курить.
— Снежанна, вы боитесь чего-нибудь? – спрашивает психолог.
— Я? — Снеж задумалась. — Наверно, уже нет. Я боюсь Анюткиной боли. Но есть морфий. А так ничего…
— Анечке хуже.
— Да, я вижу. Не слепая. Но так уже было. Думаю, прорвемся.
— А если нет?
— А если нет, то я не хочу вскрытия. Не хочу, чтобы трогали ее. И платье Эльзы уже готово. Она в нем была счастлива здесь. И будет там.
Психолог собирается уходить. Она здесь не нужна. Она не скажет этой маме ничего нового. Скорее, наоборот. Эта женщина — сама мудрость и принятие. А может это защитная реакция, блокирующая чувства. А может, жажда жизни. Какая разница? Море… Она хочет на море.
От нее не пахнет отчаянием. Пахнет лаком для ногтей. И немножко шоколадом. Они с дочкой ели шоколад.
Из комнаты в руки Снеж выстреливает Анютка.
— Мама, пойдем раскрашивать новыми фломастерами разукрашку!!! — верещит девочка.
— Я иду, Анют. У нас гости, видишь? Поздоровайся. А то не вежливо…
— Здрасьте, — здоровается девочка и убегает в комнату. Если бы не желтоватый цвет лица и не вздувшиеся лимфоузлы — обычный ребенок, заряженный детством.
Снеж выходит на лестничную клетку проводить психолога. А на самом деле — закурить. Очень хочется.
— Вы – удивительная, Снежанна, — говорит психолог на прощание. — Вы большая редкость. Вам не нужен психолог. Вы сама себе психолог. Я даже советовать Вам ничего не буду. Пожелаю сил и стойкости.
— Угу, спасибо, приятно, — Снеж приветливо улыбается и жадно затягивается сигаретой. — Сил и вам тоже. У вас работка — не позавидуешь.
Двери лифта закрываются и не дают психологу ответить любезностью.
Снеж докуривает сигарету и еще минуту рассматривает весеннее небо через грязное окно. Небо голубое, яркое, залитое солнечным светом.
Такое же будет на море. Потом. Снеж будет греться в его лучах. Быстро загорит в черное. Будет вечерами мазать сметаной красные плечи.
А когда придет пора – она вернется сюда. Вернется, обновленная.
И пойдет работать в хоспис. Психологом. Будет вот также ходить к тем, кто разучился улыбаться, и учить. Учить жить вопреки диагнозам. Учить ломать шлагбаумы. Учить думать о море. Учить видеть солнце в колодце.
Она будет показывать людям свои фотографии. На фотографиях – счастье двух людей. И нет болезни. Это они с Анютой в парке. Это — катаются на лошадках. Это — на каруселях. Это — на горке. Это они лопают фрукты. А вот тут — шоколад…
Видите, можно жить. Можно. И нужно. Просто купите пельмени. Просто поклейте обои…
Р.S. А вот теперь все, кто прочел этот текст, подумайте: у вас и правда еще есть проблемы?
Когда твой временной график забит достаточно плотно, тем, что ДОЛЖЕН, и хроническая усталость сереньким туманом затягивает голову, помогают мечты. Уход в приятное лёгкое помешательство. Когда ты видишь несуществующие картинки, слышишь отсутствующие запахи, чувствуешь прикосновение тех, кого нет рядом. Ты не можешь осуществить это в реальности, пришлось бы сделать слишком много невозможного: поменять планы, купить билеты, забронировать жильё, отказать тем, кому ты не можешь отказать в том, что обещал. А мечты…., они всегда с нами, их всего лишь нужно освободить. ХОТЯ БЫ ИХ….
Суть заключается в следующем: пациент проходит сеанс(ы) с профессиональным врачом-психотерапевтом, сотрудником Школы общения, сам того не подозревая.
Зачастую происходит так, что человек, нуждающийся в психологической помощи, поддержке или коррекции, по тем или иным причинам не может (или не хочет) прийти на приём к специалисту.
В каких случаях нужна услуга:
У вас проблемы во взаимоотношениях с супругом или супругой, но он (она) отказывается от посещения семейного терапевта.
Близкий вам человек категорически отвергает саму идею визита к психологу, считая, что «у него всё нормально», хотя проблемы налицо (очевидны всем, кроме него самого — например, депрессия, пристрастия, азартные игры, наркомания, алкоголизм и т.д.).
Дети и подростки — самая уязвимая и подверженная влиянию сверстников и среды категория. Чадо связывается с плохой компанией, начинает покуривать, попивать «коктейли»; замыкается в себе, слушает агрессивную музыку, носит одежду с черепами; проводит дни (и ночи!) напролёт за компьютерными играми, прогуливает школу. Очевидно, надо что-то делать, но что, и как? На контакт с родителями не идёт, тем более — на прием к специалисту. Отвести силой? Не получится — подросток будет противиться и делать наоборот, назло родителям, будет обида. А не дай бог, кто узнает в школе — будут дразнить «психом» и т.д.
так распространённые в нашей стране семейные конфликты: тёща против свекрови, зять против тестя — каждый со своей жизненной историей, и каждый готов биться за свою правоту «до победного». И поэтому, уж тем более не может быть и речи о совместном (или раздельном) посещении специалиста. Как примирить их, показать, что возможны компромиссы?
Родители, жены, мужья, тёщи и свекрови — решение есть!
Услуга Школы общения Без правил «Застрять в лифте с психологом» как раз разработана с учётом российской специфики. Во всем, так называемом, цивилизованном мире: в Соединённых Штатах, европейских странах, посещение семейного терапевта — абсолютно нормальное дело. В любой школе, колледже есть кабинет психолога, посетить который ученик не считает чем-то унизительным для себя, недостойным. То же самое — в офисе. Может быть, поэтому иностранцы всегда улыбаются, а мы, россияне, всегда такие угрюмые и “серьёзные”? В нашей стране принято делиться проблемами либо с «подругой», либо с бутылкой. Понятно, что так вопроса не решить.
Название «Застрять в лифте с психологом» — метафорическое или, скорее, даже шуточное. Хотя, «схема с лифтом» проверена и работает (см. отзывы). Главное — создать условия для пребывания специалиста и пациента достаточное время наедине. Варианты ограничены только нашей с вами изобретательностью и находчивостью. Застрявший лифт, такси из аэропорта или в аэропорт, сосед-пассажир в поезде дальнего следования или в электричке, сосед в самолёте, санатории, гостинице в командировке и даже сосед по больничной койке. Повторимся — варианты могут быть любые, в зависимости от вашей ситуации.
Базовая стоимость услуги — 10.000 рублей плюс стоимость дополнительных услуг (проезд, проживание, в случае выездных консультаций). Стоимость варьируется в зависимости от специфики каждой конкретной ситуации.
В чем состоит суть услуги. Рассмотрим на примере — разногласия в семье. К примеру, между мужем и женой. Жена приходит на приём к психологу для обсуждения проблемы, но муж категорически отказывается. Чтобы супруг все же пообщался со специалистом заказывается услуга «Застрять в лифте с психологом». В процессе обсуждения становится понятно, можно ли проблему, условно говоря, решить «в лифте» (за 30-40 минут) или потребуется более длительная и глубокая работа. Исходя из этого выбирается оптимальный вариант как бы случайного общения и определяется полная стоимость услуги. Дальше с небольшой помощью жены (действующей по полученным инструкциям) организовывается встреча супруга с психологом, которую супруг считает просто случайной.
Часто задаваемый вопрос: а бывает так, что не получается? Да, бывали случаи, когда не удавалось пересечься в лифте в назначенное время с первого раза, но, согласитесь, так ли это важно, произойдёт встреча во вторник или в четверг, по сравнению с тем, что проблема длится годами? Жёстких рамок нет — если не получается, например, вариант с командировкой — у мужа появляется друг в спортзале и т.д.
Этично ли это? Мы считаем, что должны быть честны с клиентами, так что в итоге пациент в любом случае узнаёт, что общается с психологом. Но он считает, что это общение началось случайно — просто встретился человек, и к тому времени, когда он это узнает, контакт уже установлен и эффективное общение продолжается.
-Как жестоко я ошиблась.
Терпеть меньшую боль, чтобы не наступила большая. Как долго? Год, два, три, десять, всю жизнь?
Когда твой временной график забит достаточно плотно, тем, что ДОЛЖЕН, и хроническая усталость сереньким туманом затягивает голову, помогают мечты. Уход в приятное лёгкое помешательство. Когда ты видишь несуществующие картинки, слышишь отсутствующие запахи, чувствуешь прикосновение тех, кого нет рядом. Ты не можешь осуществить это в реальности, пришлось бы сделать слишком много невозможного: поменять планы, купить билеты, забронировать жильё, отказать тем, кому ты не можешь отказать в том, что обещал. А мечты…., они всегда с нами, их всего лишь нужно освободить. ХОТЯ БЫ ИХ….